Кирилл, 46 - 28 августа 2010 16:47

Федя Брынза, наконец-то, умер. Всего сорок пять, а по всему цирку вздохи облегчения и радостное «накнец-то». Ибо заебал. На последнем выступлении с ходулями в зал лицом упал и гражданке с ребенком сказал «падлюка костлявая». Мамаша орала, как покалеченная, хотя это она коленом в глаз, а не наоборот. Он и в ноги к ней бухнулся, и слезами бутафорскими облил, извинения будто бы просил, а в груше, вместо воды, водка оказалась – пронести пронес, а выпить не успел. Скандал безобразный вышел. А дети радуются: тетя матерными словами ругается, сумкой дерется, а клоун визжит и палкой машет забавно. Уебал её ходулей, конечно, промеж выпученных глаз пребольно. «Мама, мама, а кто такой «пидарас?» - девочка с бантиком букву «р» хорошо так выговаривает и хохочет наивная, глупыш звонкоголосый. Только за этот смех детский его и держали.
Пьянство от одиночества и одиночество от пьянства – так и бежал по замкнутому кругу последние лет десять. А куда жить? Кому? Отсюда и ебля по графику рваному и болезни с названиями редкими. Когда-то давно Люська-акробатка регулярно давала, девушка, как туалет, общественная, но ответственная и с анализами на хламидии обязательная. За её спортивной жопой можно было идти километр, роняя слюни на сандалии, шаг ускорять, чтоб остальную часть фюзеляжа заценить, а догонишь, хуяк - там ебало, акробатикой об пол подпорченное, и маленькие стервозные сиськи. Сволочь, в общем, приплюснутая, а не сиськи. Федя её в свое время по доброте душевной и распочинил, не оставил бедняжку по ту сторону невинности. Сначала стремительно, без прелюдий в пизде пошуровал, а потом великодушно в заднем проходе резьбу нарезал, сказав, что только так, дуплетом, и надо. И чтобы впредь всегда и обязательно. Так ей и говорил: «Тут культура секса важна, а не трещины анальные». Люся приехала из провинции и очень хотела быть культурной.

А последнее время до лилипуток дорвался. Карлуша одна, Алиса, водку и хуйцы правильные, в смысле, не карликовые, любила. Пелотка в полтуловища, это ж не хуй собачий, тут особый поход нужен. На сорокаградусном интересе поначалу сошлись, а потом и организмами притерлись. Фёдор, откушав водочки, на спину ложился, Алиску, как носок, на вялого одевал, а она ножки кривенькие в шпагате расставит или уголок держит, ручки в боки упрет, и вертел он её за эти ручки, как самовар, на хую. Цирк, хуле…
Но не еблей единой жив человек. Еще и смехом. Смеялся Федя много за чужой счет, за что и бит бывал крепко. Как-то по цирку в коробку от телевизора слоновьего говна до краёв насобирал, бумагой цветной обклеил и под куполом, вместо конфетти, под аплодисменты взорвал. Дыдыщь, блять! У слона какашки, как известно, нихуя не разноцветные, фольгой не сверкают и летят, опять же, не так красиво. Зато тяжеленькие, и радиус покрытия существенно больше. Зрители, зеленые от злости и дерьма, аплодировать сразу перестали и, принюхавшись, возроптали. Весь коллектив тогда пизды получил от обосранных. Весь, да не весь – Федя съебацца успел. А это обидно, когда бьют в говне и ни за что. А опосля ещё опёздол пьяный и невредимый надо всеми глумится. Ввалили мощных пиздюлей и Фёдору, чтоб честно и без обид. Он подлечил переломы малость, а потом взял и помер без объяснения причин. Вечно от него одни неприятности.
На похоронах ни детей, ни родственников. Я по-соседски помог, чем мог, труппа карликов в полном составе явилась, и Люська заплаканная – все-таки первая любовь, хоть и через жопу. Подтянулся и дрессировщик Михалыч, мужик серьезный, как Путин, с медведем дрессированным работает. Обряжать стали. Из одежды только зеленый пиджак на босу грудь и штаны красные. Ботинки гигантские из папье-маше снять пришлось – эстетики никакой, да и крышка не закрывается. Люська красный нос на покойника трогательно надела и беззвучно заплакала. Карлики поскорбили по быстрому, поднатужились, главный просипел: «Тяжелый, сука», и потащили гроб на вынос. На низком ходу в последний путь Федя выдвинулся.

• 
• 
•